Парад во Львове - то было давно, кажется, уже тысяча лет. Потом была тяжелая проза, тяжелые солдатские будни: Собственно - потом был Ромчик, его товарищ, юный и веселый его друг Роман Пелех из Дрогобыча, - непобедимый оптимист... Он заслонял собой досадную действительность для Петра... В тяжкой прозе солдатских будней учебной каторги Нойгаммера, Оснабрюка, Бенешова, где они побывали вместе, во мраке моральной депрессии от унижения, тоски и тяжкого разочарования. Роман горел, как радостная свеча надежды и безграничной веры в их великое, героическое призвание, ради которого можно вытерпеть все. Все терпеть, и даже унижения, даже обидное, горькое положение "унтерменша". Даже не верилось, какой большой заряд жизненного оптимизма, безумной жизненной силы, кристально чистой веры в свою правду и пламенной любви к обиженному народу своему был заложен в этого человека, в этого почти ребенка, в этого юного романтика с голубыми глазами, который надел страшную военную униформу со знаками отличия "СС", стальной тяжелый шлем и должен был целыми днями бУхать на полигонах солдатскими сапожками. Те кованные сапоги натирали на его юных ногах мозоли и водяные волдыри, так же, как и вся солдатчина натирала болезненные волдыри на его юной душе, так же, как натирала водыри на душе тяжкая и позорная доля "унтерменша"... Но он терпел. Он искрился надеждой и радостью. Наперекор всему. Даже тогда, когда всем было ясно, что перспектива, которая их ожидает, весьма скверная. Война вошла в самую жестокую фазу, для них не вырисовывается никакой подходящей ситуации для исполнения их исторической миссии, наоборот, становилось ясно, что эта война немилосердно перемелет их где-то в прах, и пропадут они ни за понюх табака, исчезнут где-то вот так, между прочим, и никто даже не будет знать, где их кости. И главное - пропадут они за чужие интересы, как бы им за эти чужие интересы ни не хотелось воевать, какую бы они не лелеяли мечту бороться за интересы свои, собственные. И главное - тот, или те, за чьи интересы они будут перемолоты в прах, трактуют их как быдло, как скот, как "унтерменшей". Постоянно и неизменно. Их интересы не совпадают, и об этом избранники прекрасно знают. Они наверняка знают об этом, ибо это ясно без пояснений, потому что это закономерность, потому что так было всегда. И поэтому они без объяснений грубы, тверды, без всяких сантиментов, - потому что они стремятся к своей цели: наивные расчеты этих "хлопцев", как они уже научились их называть, подчинить себе. И поэтому они так нещадно их муштруют. Они готовят всех вот таких голубоглазых Ромчиков на пушечное мясо, "унтерменшевское" мясо и только... От осознания этого не одному из них, этих "хлопцев", горько было на сердце и на душе. Горько было и за те парады, за те цветы, которыми их осыпали, провожая на этот "подвиг", за те взмахи рук, которыми их благословляли матери, за те "воздушные поцелуи", которыми их девушки награждали, как рыцарей... Куда уж твердую натуру имел Петро и всегда, приняв какое-то решение, избрав какую-то цель, шел к ней через все трудности, не теряя веры, но тут он посерел душой. Осознание трагизма их положения, осознание какой-то общей большой ошибки душило его, но еще больше душило осознание безысходности их вообще, безысходности не только их, а вообще. И на фоне этой великой безысходности их трагедия - это не ошибка. Это не их ошибка! Это следствие безысходности. Следствие трагической безысходности!..
...
Отбыв тяжелый и длинный день муштры и очередную порцию морального (а иногда и физического в виде пощечины или тумака) унижения от своего начальника, немецкого капрала, он улыбался! И говорил мечтательно:
- Ну-ну, ничего... Прекрасно, ч.. его дери! - и далее излагал энергично, с глубоким убеждением все ту же, пусть каждый раз на новый лад, свою мечту:
"Ничего. терпи, казак! Но пусть только Ромчик закончит обучение!.. Но пусть только тысячи нас закончат обучение! Но пусть только Ромчик и тысячи нас научатся владеть техникой!.. Тогда мы увидим, кто из нас "унтерменш"!"
И он развивал свои мысли, разворачивал широкую картину, радостную, героическую перспективу, о которой думали и те, кто осыпал их цветами, и за которую и осыпали их цветами их братья и сестры, отцы и матери... Это целая оптимистическая концепция. Пока они - тысячи их - выучиваются, овладевают самой современной техникой, принимая ее хоть и из рук врага, тем временем в жестоком ходе войны, скорчившись в последнем напряжении всех сил оба врага упадут обессилевшие и иссякшие, впившись в горло друг другу... Вот тут тогда выйдут они - юные, свежие, железно организованные и дисциплинированные, и развернутся во всю свою силу - дивизия развернется в корпуса, корпуса в армии... Они пройдут по земле триумфальным маршем, они завершат дело... и выщербят следы по обоим, и принесут на острие меча свободу своему народу и поставят тот меч на страже той свободы, на веки вечные."
Нарисовав такую картину, пламенея взглядом и всем вдохновенным лицом, Роман, рядовой стрелок, вздыхал с готовностью на все жертвы:
"За это стоит терпеть, даже когда проклятый колбасник бьет по челюстям. Пусть бьет, уже не долго"...
= = = = = = = = = = = = = = = = = = = = = = = = = = = = = = = = = =
Сам Иван Багряный - выходец с Восточной Украины. В довоенное время был гражданином СССР. Эмигрировал и остаток жизни прожил за океаном. Одно из самых известных его произведений - "Сад Гефсиманский" - о репрессиях ежовского периода, о страданиях репрессированных, о страшном перерождении революции в молоха, пожирающего собственных создателей.
На сколько близок автор к участникам событий, описанных в книжке "Огненне коло", мне пока не известно.
|
